– Не представляется возможным допросить Воронцова П. Е., поскольку он не указывает своего адреса местожительства. Изложенные в жалобе факты нашли полное подтверждение с выездом моего заместителя тов. Трифонова на Мологский лесозаготовительный участок. Им было установлено большое количество заключенных обмороженных, раздетых, больных, большая смертность, скученность, вшивость, плохое питание…, – Тони мрачно подумала, что гражданин Воронцов, предусмотрительно, не указал своего адреса, иначе бы он вернулся в Волголаг, за казенный счет.
В леса она ездить не собиралась. Тони навещала подобный пункт, когда была в Угличе, и видела сложенные у стен хлипкого барака, промерзшие, синие трупы. Она хотела поговорить с Журиным, встретиться с двумя-тремя ударниками, как их называли в лагерях, ссучившимися, сотрудничающими с администрацией заключенными, и вернуться на личной эмке в Москву. Статья готовилась для июньского номера «Науки и жизни», и второго сборника «СССР на стройке». Альманах выходил летом, под патронажем НКВД, и лично товарищей Берии с Раппопортом.
Тони не ночевала в лагере. Ей сняли номер люкс, в лучшей, и единственной гостинице Углича, где останавливались высокие чины комиссариата, приезжавшие с проверками, в Волголаг. Рыба оказалась свежей. Тони похвалила работу повара. Журин улыбнулся:
– Бывший келарь, монах. Монастырь закрыли, конечно. Они должны возвращаться к трудовой жизни. Однако остались подпольные скиты, молельни. Нам такое на руку…, – ординарец принес кофе, – мы получили прекрасного кулинара…, – подобных блинов Тони не ела даже в Москве. Журин быстро сжевал трубочку с кремом:
– Прошу прощения, Антонина Ивановна, совещание. Летом мы хотим рапортовать о готовности первого шлюза, и завершении здания гидростанции…, – Тони милостиво отпустила начальника. Журин пообещал зайти за ней через час и повести в бараки.
Девушка, рассеянно, съела мильфей, перелистывая свежую «Красную Звезду», покачивая ногой, в начищенном, красивом сапожке, мягкой телячьей кожи:
– Будущая выпускница Читинского авиационного училища, комсомолка, орденоносец, товарищ Князева, ведет воспитательную работу среди пионеров Читы…, – Тони вспомнила, что Князева получила орден за беспосадочный перелет, на Дальний Восток. Высокая, угловатая, коротко стриженая, летчица стояла, с указкой, в гимнастерке и юбке, у большой карты СССР. Пионеры Читы заворожено смотрели на девушку.
В командировки Тони надевала шитые в правительственном ателье, платья тонкого, итальянского кашемира, неуловимо военного, строгого покроя. В гардеробной на Фрунзенской подобных нарядов было несколько, цвета хаки, оливкового, темно-бежевого. Свернув газету, она достала из сумочки блокнот. Тони покосилась на ствол вальтера. Маленький, дамский пистолет подарил муж, вернувшись осенью из командировки, за границу. Петр не упоминал, куда ездил, но к Новому Году он надел еще один орден.
Воронов опять был в отлучке. Тони отлично высыпалась с Уильямом, на большой, старинной кровати, в окружении мебели красного дерева и картин Айвазовского. Она напомнила себе, что надо, перед возвращением домой, заехать в ГУМ и выбрать Уильяму игрушку.
В детской сына стояла железная дорога, немецкой работы, гараж, с маленькими автомобилями и самолетами, модель шахты, которую Петр собрал, с мальчиком, из конструктора Meccano.
Няня, проверенный человек, с Лубянки, педагог, учила Володю читать. Женщина рисовала с мальчиком Кремль и советские заводы, играла на фортепьяно песни о Сталине. Тони, осенью обсудила с мужем, отдавать ли Володю в очаг. Петр, ласково, сказал:
– Торопиться не стоит, милая. Мы, скорее всего, летом окажемся в Европе. Родится малыш…, – муж привлек ее к себе: «Я люблю тебя Тонечка, люблю…»
Никакого ребенка родиться не могло. Навестив в Цюрихе врача, Тони купила все необходимое и была очень аккуратна. Впрочем, с командировками мужа, все происходило редко.
– Даже жаль…, – она томно потянулась, – с нового года ничего не было. Неизвестно, когда он вернется…, – в Москве Тони навещала особый тир, для сотрудников Лубянки. Она не сомневалась в своей меткости, но девушка собиралась стрелять в открытом море, на палубе яхты:
– Петр не собирается брать на прогулку оружие…, – она курила, набрасывая план статьи, – зачем ему…, – Тони взяла у мужа обещание съездить в санаторий НКВД, под Батуми, в июле. Она сделала вид, что беспокоится о его здоровье:
– Ты устаешь, ты много работаешь…, – шептала она, в темноте спальни, – в Европе ты будешь занят еще больше…, – Тони хотела пристрелить мужа, сбросить труп в море и пересечь государственную границу, с Турцией:
– Нейтральная страна, – размышляла Тони, – у меня два паспорта, испанский и британский. Доберусь до Рима, увижу Виллема. Он меня простит, обязательно, у нас ребенок…, – Уильям называл Петра отцом, но Тони была уверена, что мальчик, оказавшись в Европе, быстро забудет Воронова.
– Невелика потеря для человечества, – подытожила девушка, беря шинель, – убийца, мерзавец. Тем более, у него брат останется…, – Степана она не видела. Муж сказал, что брата из Белоруссии перевели в Заполярье, в арктическую авиацию. Тони не интересовал ни Петр, ни Степан, ни все остальное НКВД, вместе с партией и товарищем Сталиным. Отправив первые главы книги Скрибнеру, она собиралась передать оставшиеся части манускрипта из Европы.
– Мы с Виллемом всегда будем вместе, уедем в Англию…, – Тони хотела миновать воюющие страны кружным путем, через Испанию:
– Джон будет рад, что я нашлась, а Питер меня поймет. Виллем отец моего сына, я его люблю…, – Тони посмотрелась в зеркало, над диваном. Щеки немного разрумянились, прозрачные, голубые глаза окружали темные ресницы. Она вспомнила девушку, дочь фрау Рихтер, показывавшую ей Цюрих:
– Марта…, – Тони поправила комсомольский значок, на платье, – у нее зеленые глаза были. Как вода в реке…, – девушка оказалась вежливой, и немногословной. Она возилась с Уильямом, катала его на каруселях, и покупала мороженое. Молчаливой была и фрау Рихтер:
– Может быть, они вовсе не мать и дочь…, – пришло в голову Тони, – Марта тоже работник НКВД, помогает фрау Анне…, – с мужем она о Цюрихе почти не говорила. Тони только заметила, что фрау Рихтер добрая женщина и настоящий коммунист. Увидев в лазоревых глазах Воронова усмешку, больше она Швейцарию не обсуждала.
Журин пришел за Тони с тремя охранниками. На западе, за Волгой, опускалось огромное, медное солнце, подморозило. Сквозь ворота текли бесконечные, темные фигуры, лаяли собаки, над зоной несся голос Петра Киричека:
—Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
И Ворошилов в бой нас поведет!
В НКВД были уверены, что Германия не собирается атаковать СССР. Петр тоже разделял это убеждение. Во время новогоднего застолья, после гуся с яблоками, перед осетриной, муж поднял, тост, за нерушимую дружбу советского и немецкого народов, за мудрость вождей обеих стран, товарища Сталина и фюрера Адольфа Гитлера.
В бой, подумала Тони, проходя в открытую охранниками дверь, ни с кем идти, не предполагалось. Население страны держали в страхе, постоянно напоминая об угрозе атаки капиталистов, Британии, и США.
– Образцовый барак, Антонина Ивановна…, – шепнул Журин, – чистота, порядок, ни одного опоздания на работу…, – нары были пусты. На растопленной печи свистел большой, эмалированный чайник. Заднюю часть большой, длинной комнаты отгораживала занавеска. Тони уловила запах сухих, палых листьев, костра в осеннем лесу. Раздался гитарный перезвон, красивый баритон запел:
– Не для меня придет весна, не для меня Буг разольется…, – из-за занавески выскочил заключенный средних лет, в бушлате, с профессорским пенсне, на носу:
– Гражданин начальник лагеря, – вытянулся он, – дневальный зэка Щ-6785, статья пятьдесят восьмая, часть двенадцатая, пять лет исправительно-трудовых лагерей…, – Тони поняла, что дневальный сел потому, что вовремя не побежал в НКВД с доносом:
– В бараке двое освобождено от работы, по заключению врача…,– занавеска отдернулась. Вольно прислонившись к косяку, он держал за гриф гитару. Белокурые, начавшие отрастать волосы, золотились в свете электрических лампочек. Глаза у него были голубые, яркие. Тони увидела на шее у зэка хороший, кашемировый шарф. Бушлат он носил изящно, словно смокинг. Тони, на мгновение, почудился блеск булавки, для галстука, на воротничке белой рубашки. Зэка молчал, Журин откашлялся:
– Журналист, гражданин Волков, пишет статью о нашей стройке, встречается с ударниками…
– Я ударник, – он откровенно усмехался, – как иначе, гражданин начальник. Я с удовольствием расскажу о наших трудовых подвигах…, – принимая Волголаг, Журин отлично знал, с кем придется иметь дело. Воров здесь сидело три четверти. Гражданин Волков, мастер игры на гитаре, и шахматист-любитель, смотрел за порядком на зоне:
